Но, с другой стороны, справедливо. Наука парнишкам будет, как она мне была. Мне, с того дня, как-то и подглядывать ни за кем не хочется. И мысли даже такие не возникают.
Помялись мальчишечки и разделись. Мелкие они еще все же, как цыплята ощипанные... Чуть - чуть жалко их стало... А Сашке, вижу, не жалко. Да и то сказать – не на меня же они голого смотрели, а на нее. А девчонки на такие вещи здорово злятся, по себе знаю. Рычит она на них:
– Руки за голову! И не шевелиться!
Стали. Стоят, только ежатся от Сашкиных взглядов. Обошла она их вокруг, Вовку за ухо взяла и нагнуться заставила. Вот так и стой, говорит. И, без задержки прутом ему по заднице как перетянет! Взвыл малец.
– Ори, – Саша ему так ласково говорит, – ори громче! Сейчас девочки проснутся, сюда заглядывать будут. То-то им интересное зрелище предстоит.
Вовка понял, в чем дело и осекся. Остальные четырнадцать горячих он только подвывал тихонько, да приплясывал. Отсчитала ему Саша пятнадцать, не больше, как директор велел, и поставила носом в стенку. К следующему поворачивается, а тот ныть начинает:
– Я не виноват... Это он, Вовка, нас подговорил... Не надо меня так сильно...
– Эх, ты, мужчина! – Саша ему отвечает. – Чуть что и скис? Сразу и товарища заложить торопишься? Он что, тебя силком тянул? Будь моя воля, я бы тебе, больше, чем Вовке, влепила. За трусость и предательство... Но не могу... Может, вот Петя добавить сможет?
И ко мне поворачивается.
– Зачем? – отвечаю. – Я думаю, его товарищи и сами с ним разберутся...
– И то ладно... – Саша говорит.
Короче, влепила он пятнадцать этому субчику со всей, как говорится, пролетарской ненавистью...
Третий, видя такое дело, пощады не просил и свою порцию принял вполне достойно.
Стоят огольцы рядком у стеночки, с ноги на ногу переминаются до задницы исполосованные украдкой трут. А тем временем тихий час кончился.
– А теперь, – говорит Саша, – начинается второй акт расплаты.
